После победы над коронавирусом российский рынок ожидает не только многократное увеличение числа банкротств, но и масштабная реформа самого законодательства о банкротстве. Будет ли реформа скорректирована из-за пандемия, и когда она начнется?
Нет такого кризиса, который бы не закончился, и не дал пути чему-то новому, неизведанному и более совершенному. Каждый раз кризис больно бьет по карманам и счетам, но затем дает дорогу изменениям в самых разных областях нашей жизни. Сфера банкротства не является исключением из этого правила.
Каждый новый кризис вызывает панические настроения и заявления о том, что «мир никогда уже не будет прежним», а через несколько месяцев после апокалипсиса об остроте происходящего закономерно вспоминают только коллеги-банкротчики, разгребающие остатки рухнувших бизнесов, в то время как остальная страна ходит в новые рестораны и магазины, открывшиеся на месте менее удачливых предшественников. Впрочем, законодательство о банкротстве хранит следы каждого из прошедших кризисов — все они заставляли проводить новые реформы в этой сфере. Достаточно вспомнить специальный режим банкротства банков, появившийся после кризиса 1998 года, и главу Закона о банкротстве об оспаривании сделок, которая была принята после кризиса 2008 года.
Автор этих строк не вирусолог и не экономист, поэтому не может сравнивать COVID-19 с дефолтом по ГКО-ОФЗ, но для темы банкротства в этом нет нужды — как нет и большой разницы. Очевидно, что после снятия ограничений и карантинов мы столкнемся со старым добрым финансовым кризисом. А значит, стоит ожидать и массовых признаний несостоятельности, и очередного тестирования системы банкротств, которое наверняка выльется в ее реформирование. Пока в отношении банкротства большого числа бизнесов действует временный мораторий, но он рано или поздно закончится, и вернется время работы законодателя над текстом Закона о банкротстве.
Так совпало, что изменения в российском законодательстве в этой сфере начали обсуждать задолго до пандемии. Самым заметным в последние месяцы был, пожалуй, проект масштабной реформы банкротного законодательства, подготовленный Минэкономразвития (хотя, повторюсь, изменения в этом законодательстве обсуждаются и внедряются с завидным постоянством). Все дальнейшие шаги в этой области имеет смысл обсуждать с оглядкой на этот программный документ. Так стоит ли ждать от грядущего банкротного сезона чего-то действительно нового?
Пожалуй, самая ожидаемая реформа — это повсеместное использование реабилитационных процедур банкротства вместо ликвидационных. Сами по себе предложения Минэкономразвития в этой части (отмена заведомо бессмысленной и порой вредной процедуры наблюдения, более четкое разграничение между оставшимися процедурами) выглядят более чем здраво, но надеяться сейчас на революцию, увы, все равно не приходится. Самый замечательный банкротный закон не предоставит финансирование бизнесу, у которого не хватает средств на расчет с кредиторами, не даст закрывшемуся на фоне пандемии ресторану возможность рассчитаться с арендатором, банком, поставщиком и налоговым органом. Поэтому единственной альтернативой ликвидации пока остается принудительное прекращение части обязательств должника в ущерб интересам кредиторов, а подобные благодеяния не могут быть массовыми, так как наносят удар по платежеспособности кредиторов (среди которых, напомню, фискальный орган, а его интересы ущемлены у нас уж точно никак быть не могут).
Переход к широкому использованию реабилитационных процедур именно в эпоху массовых банкротств может оказаться вдвойне сложным. Во-первых, инвесторов, готовых вкладываться в реструктуризацию проблемного бизнеса, не будет или будет слишком мало. Это значит, что даже потенциально прибыльный бизнес, который мог бы привлечь финансирование со стороны на этапе банкротства или перед началом формальной процедуры и относительно легко пройти реабилитацию, в период кризиса скорее всего будет ликвидирован.
Во-вторых, повышенная нагрузка на любую систему делает гораздо более сложным внедрение изменений, тем более настолько глубоких. Новые процедуры, доселе неизвестные ни суду, ни арбитражным управляющим, вряд ли будут успешно применены в условиях многократного увеличения количества банкротных дел.
Давайте вспомним, что во многих судах нагрузка на судей банкротных составов и до кризиса (совмещенного с реформой) была чрезмерной. Ни для кого не секрет, что судьи столичных арбитражных судов вынуждены уделять слушанию по одному делу не более 10 минут. При обсуждаемом сценарии и, например, при увеличении количества банкротных дел в два раза, время рассмотрения дела, очевидно, уменьшится до условных 5 минут, за которые суд должен будет применить еще не известное ему законодательство, не имея под рукой какой-либо правоприменительной практики. Стоит сказать, что реструктуризация намного сложнее ликвидации и требует куда большей вовлеченности судьи — подобно тому, как хирургическая операция на сердце требует намного больше времени и усилий хирургов, чем вскрытие тела пациента, этой операции не дождавшегося.
Разумеется, самые благие замыслы законодателя вполне могут разбиться о реалии жизни арбитражных судов, но и другой принципиально важный участник процесса — арбитражные управляющие — тоже может не поддержать реформу. Похоже, что профессиональное сообщество арбитражных управляющих совершенно не в восторге от предстоящих изменений. Как итог, текущий кризис мы, вероятнее всего, переживем в условиях ликвидационного уклона банкротства. Однако после его завершения остается надежда на более широкое использование реабилитационных процедур.
К сожалению, положение арбитражных управляющих давно оказалось гордиевым узлом российского банкротства. Основной принцип финансирования их деятельности — небольшое ежемесячное вознаграждение (или даже одноразовое в случае банкротства граждан) и процентное вознаграждение по результатам проведенных процедур банкротства. Казалось бы, вполне разумный подход, но работает так, как задумано, он довольно редко — как правило, только в тех процедурах, где активов должника достаточно, чтобы заинтересовать стороннего инвестора, который ее финансирует (практически ни один арбитражный управляющий в одиночку сделать это не в состоянии).
Поэтому обычно процедуры банкротства финансируются кем-то из кредиторов или акционерами должника, которые получают в свое полное распоряжение и имущество должника, и управляющего. Результат вполне предсказуем — среднестатистическая процедура банкротства сейчас у нас похожа скорее не на цивилизованный процесс, в котором учитываются законные интересы всех участников, а на первобытную схватку, где побеждает сильнейший и самый зубастый из кредиторов.
Последние поправки в закон о банкротстве предлагают, помимо всего прочего, изменить сложившееся положение вещей, доверив слепой выбор управляющего компьютерному алгоритму, а также несколько изменив порядок начисления вознаграждения. Арбитражные управляющие уже отреагировали на эти предложения очень остро. За их возражениями достаточно легко читается опасение остаться без средств, которые платят нечистоплотные заказчики банкротных процедур.
Без сомнений, безобразие с контролируемыми банкротствами должны быть пресечены, и с предложением о выборе кандидатуры управляющего компьютерным алгоритмом нельзя не согласиться (по крайней мере, пока российские суды по разным причинам не готовы объективно и информировано назначать управляющих по своему усмотрению). Но если не учитывать финансовые интересы арбитражных управляющих (в их легитимной части, разумеется), то может оказаться так, что вести любые процедуры, ликвидационные и реабилитационные, будет просто некому. Пока эта дилемма остается неразрешенной, а потому власти внезапно могут оказаться заложниками арбитражных управляющих — если в период массовых банкротств последние начнут бойкотировать проведение процедур.
Еще один очень большой блок реформы — банкротство физических лиц. Законопроект об изменениях в законодательстве о банкротстве в этой части уже рассмотрен нижней палатой парламента в первом чтении. Определенный консенсус здесь заключается в том, что банкротство должно быть доступно для широкого круга граждан, оказавшихся в тяжелой финансовой ситуации. Для этого предполагается упростить (и, соответственно, удешевить) проведение процедур, уменьшить количество бюрократических формальностей, необходимых для освобождения граждан-банкротов от долгов.
До известных событий этот законопроект выглядел полезным и для кредиторов. Однако в ситуации, когда процент неплатежеспособных заемщиков может вырасти на порядок, упрощенное банкротство должников по потребительским кредитам может потащить на дно и МФО, и кредитные организации. Впрочем, возврат в случае дефолта по таким кредитам в любом случае практически невозможен, поэтому речь скорее о факторе времени: насколько быстро финансовые организации будут вынуждены отразить убытки в своих балансах и потенциально обанкротиться сами. Эта часть реформы банкротного законодательства ближе всего к завершению, но может оказаться невыгодной для крупных банков — а значит, быть замороженной.
